Всепроникающее государство

До сих пор мы обсуждали проблемы обращения к собственному опыту и все проблемы, связанные с противодействием сверхсоциализации в современной системе университетского образования. Но наше время создает еще одну проблему — слишком легкий доступ к данным! Современное государство не препятствует научным исследованиям. Напротив, оно с энтузиазмом их поощряет, являясь крупным потребителем результатов таких исследований. И таких крупных потребителей становится все больше и больше. В 1962 г. в Норвегии занятое население составляло 1,6 млн человек, В 1994 г. число работающих достигло 2,1 млн. В 1962 г. на государственной службе находилось 200 тыс. человек, а в 1994 г. уже 630 тыс. (цифры еще официально не опубликованы). Образовательный уровень этих служащих непрерывно повышается, и они проявляют все больший интерес к общественным наукам. В прежнее время в министерствах было полно юристов. Как отметил Ауберт, юристы были необходимы для создания национальных государств. Затем появились экономисты, после них политологи, а теперь туда приходят социологи и даже криминологи. Создаются великолепные возможности для тех, кто ищет работу, и одновременно появляется опасность для научных исследований. Опасность заключается в том, что эти новые государственные служащие знают, что им нужно от исследований. Они хотят получить помощь в управлении государством. Они поощряют такие исследования и стремятся использовать их результаты. Им нужны исследования проблем в том виде, в каком эти проблемы определяет государство. Таким образом, проблема исследователя во взаимоотношениях с государством состоит не в том, чтобы получить доступ к данным, а скорее в том, чтобы избежать подходов к научным проблемам, навязываемых государственными чиновниками.

В середине семестра к нашему институту обратились с просьбой дать оценку работе так называемых "konflikrad" (конфликтных комиссий), где разбираются споры. Таких комиссий в Норвегии 44, и обходятся они государству в 7 млн долларов в год. Правительство захотело выяснить, правильно ли расходуются государственные средства и насколько эффективны эти комиссии при разрешении конфликтов. И, разумеется, наш институт, а в данном случае конкретно я, сразу же столкнулся с проблемами.

Хотя мне большую часть жизни приходилось работать с конфликтами, я не совсем себе представляю, что же такое конфликт. Более того— а что значит его урегулирование? Может быть, это когда стороны конфликта прекращают драться и оскорблять друг друга, примиряются, подписывают соглашение, начинают сотрудничать, становятся друзьями? А что такое здесь эффективность? Можно ли тут выработать какую-нибудь мерку, основываясь на длительности периода между получением первичной информации о начале конфликта и временем, когда регистрируется некоего рода “решение”. “Не более энного количества недель!”, — требует государство. Но на днях нам позвонил фермер из горной долины. Он был членом комиссии и решил отказаться от этой должности после того, как получил инструкции от Министерства юстиции, в которых указывалось, что все конфликты должны быть урегулированы за это самое энное количество недель. Как в свойственной для жителей этого района страны спокойной манере сказал нам этот фермер, “у нас в долине так дела не делаются”. В тот день, когда он позвонил, было открытие ежегодной охоты на лосей, а вскоре должен был начаться последний этап уборки урожая. “Сейчас не время для переговоров”, — сказал он. Когда он уйдет из комиссии, его, вероятно, заменит кто-нибудь с регулярным рабочим днем — какой-нибудь чиновник центральной или местной администрации. В тех местах других работников с регулярным рабочим днем нет. Новый член комиссии наверняка будет четко выдерживать сроки, спущенные из министерства. Но чей же подход будет более эффективным?